Жажда жизни - Страница 35

Лоб у него был огромный, ван—гоговский, волосы темно—каштановые, черты лица тонкие, почти женственные, глаза задумчиво—мечтательные, овал лица удивительно нежный.

Он прислонился к двери хижины и в ужасе смотрел на Винсента. Всего несколько часов назад он был у себя в Париже. Там у него была красивая мебель в стиле Луи—Филиппа, умывальник с полотенцами и мылом, занавеси на окнах, ковры на полу, письменный стол, книжные шкафы, приятные для глаз лампы, красивые обои на стенах. А Винсент лежал на голом грязном матраце, укрытый стареньким одеялом. Стены и пол были здесь из грубых досок, вся мебель состояла из ветхого стола и стула; Он был неумыт, непричесан, его лицо и шея заросли жесткой рыжей бородой.

– Здравствуй, Тео! – сказал Винсент.

Тео бросился к кровати и заглянул брату в лицо.

– Винсент, что с тобой? Ради бега, скажи, что случилось?

– Ничего. Теперь все в порядке. Я прихворнул немного.

– Но это... это логово! Ты, конечно, живешь не здесь... это не твоя квартира?

– Моя. А что особенного? У меня тут мастерская.

– О, Винсент! – Тео погладил брата по волосам, комок в горле мешал ему говорить.

– Как хорошо, что ты здесь, Тео.

– Винсент, скажи, что с тобой творится? Почему ты хворал? Что произошло?

Винсент рассказал ему о своем путешествии в Курьер.

– Вот оно что, значит, ты совсем обессилел. Ну, а потом, когда ты вернулся из Курьера, ты не голодал? Берег себя?

– За мной ухаживали жены углекопов.

– Да, но что ты ел? – Тео окинул взглядом хижину. – Где твои запасы? Я их не вижу.

– Женщины приносят мне помаленьку каждый день. Несут все, что могут: хлеб, кофе, творог и даже кусочек крольчатины.

– Но, Винсент, ты сам знаешь, что на хлебе и кофе не поправишься! Почему ты не купишь яиц, овощей, мяса?

– Все это стоит в Боринаже денег, как, впрочем, и в любом другом месте.

Тео присел на кровать.

– Винсент, ради бога, прости меня! Я не знал. Я и понятия не имел обо всем этом.

– Брось, старина, ты сделал для меня все, что мог. Я прекрасно себя чувствую. Через несколько дней я буду уже на ногах.

Тео провел рукою по глазам, словно хотел смахнуть с них паутину, мешавшую ему смотреть.

– Нет, нет, я не понимал. Я думал, ты... Я ничего не знал, Винсент, ничего не знал...

– Ах, пустяки. Все это не важно. Как дела в Париже? Куда теперь едешь? В Эттене был?

Тео вскочил на ноги.

– Есть в этом проклятом поселке магазины? Можно тут что—нибудь купить?

– Можно, только в Ваме, внизу за холмом. Но лучше ты возьми стул и сядь. Мне хочется поговорить с тобой. Боже мой, ведь все это длится уже почти два года!

Тео нежно погладил Винсента по лицу.

– Прежде всего я начиню тебя самой лучшей едой, какую только можно сыскать в Бельгии. Ты изголодался, Винсент, вот в чем беда. А потом я дам тебе хорошую дозу какого—нибудь лекарства от этой лихорадки и уложу спать на мягкой подушке. Слава богу, что я приехал сюда. Если бы я только знал... Лежи смирно и не шевелись, пока я не приду.

Он вышел. Винсент взял карандаш и снова принялся срисовывать « Пекарню в ландах». Через полчаса Тео вернулся в сопровождении двух мальчишек. Он принес простыни, подушку, кучу банок и свертков со снедью. Он постелил на кровать прохладные, чистые простыни в заставил Винсента лечь.

– А теперь скажи, как растопить эту печку? – спросил он, сняв свой щегольской сюртук и засучивая рукава.

– Вон там бумага и сучья. Сначала разожги их, а потом подбрось угля.

– Угля! Ты называешь это углем? – возмутился Тео, с удивлением глядя на грязные комья, выбранные из терриля.

– Да, такое у нас топливо. Погоди—ка, я покажу тебе, как надо разжигать печку.

Винсент хотел было встать с кровати, но Тео подскочил к нему и закричал:

– Болван! Лежи смирно и не шевелись, или мне придется задать тебе хорошую трепку!

Винсент улыбнулся – впервые за много месяцев. Улыбка приглушила лихорадочный блеск его глаз. Тео положил пару яиц в один из горшков, насыпал бобов в другой, в третий налил парного молока и стал поджаривать белый хлеб на рашпере. Винсент глядел, как Тео, высоко закатав рукава, хлопочет у печки, и одно сознание, что брат снова около него, было ему дороже всякой еды.

Наконец Тео справился со стряпней. Он пододвинул к кровати стол, вынул из саквояжа белоснежное полотенце и разостлал его вместо скатерти. Затем он положил в бобы порядочный кусок масла, отправил туда же сваренные всмятку яйца и вооружился ложкой.

– Ну вот, старина, – сказал он, – разевай—ка рот. Один бог знает, как давно ты не ел по—человечески.

– Оставь, Тео, – сопротивлялся Винсент. – Я вполне могу есть сам.

Тео поддел ложкой яичный желток, поднес его к носу Винсента и сказал:

– Открой рот, мальчик, или я залеплю тебе яйцом прямо в глаз!

Поев, Винсент откинулся на подушку и вздохнул с чувством глубокого удовлетворения.

– Ах, как вкусно! – сказал он. – Я совсем забыл, что на свете есть вкусные вещи.

– Теперь уже не забудешь, мой мальчик.

– Расскажи мне, Тео, обо всем. Как идут дела у Гупиля? Я изголодался по новостям.

– Придется тебе поголодать еще немного. У меня припасено для тебя кое—что, от чего ты сразу заснешь. Выпей и лежи спокойно, пусть еда хорошенько тебя подкрепит.

– Но я совсем не хочу спать, Тео. Мне хочется поболтать. Выспаться я могу и потом.

– Никто тебя не спрашивает, чего ты хочешь и чего нет. Тебе приказывают. Выпей это, будь умницей. А когда выспишься, я тебе приготовлю чудесный бифштекс с картошкой, и ты сразу выздоровеешь.

Винсент проспал до самого вечера и проснулся, чувствуя себя уже гораздо лучше. Тео сидел у окна и разглядывал рисунки брата. Винсент долго молча наблюдал за ним, на душе у него было легко и спокойно. Когда Тео заметил, что Винсент не спит, он встал и широко улыбнулся.